В конце 20-х годов Дима работал в Средней Азии начальником геологической партии. Перемещение по району работ совершалось, как правило, на лошадях. Чаще всего лошадей в начале сезона покупали, а по окончании работ продавали, так было дешевле, чем брать в аренду. Однажды среди закупленной партии лошадей оказался замечательный ахалтекинец. Горячий, подвижный, как ртуть. Секунды спокойно не постоит, приплясывает, перебирает ногами, крутится, раздувает ноздри, косит глазом. Сесть на него было не так-то просто. А так как Дима оказался в партии единственным человеком, который прилично умел ездить верхом, то ему лошадь и досталась.
У этого коня была привычка. Пока человек стоял около него, хотя бы на одной ноге, и засовывал другую в стремя, он оставался на месте, хотя и пританцовывая. Но как только другая нога отрывалась от земли, конь брал с места в карьер, а ты как хочешь. Удержался, значит мчишься - только ветер свистит, упал так упал. Остановить его в этот момент не было возможности. Диму выручали высокий рост и длинные ноги. Поставив одну ногу в стремя, он отталкивался другой ногой и тут же мгновенно перебрасывал ее через седло и ловил второе стремя. Как ни быстро он это проделывал, посадка в седло происходила уже на полном скаку. Конь несся вперед, сломя голову, пока не кончался первый запал, после этого его можно было развернуть и рысью вернуться назад, к отряду. Дима, однако, быстро убедился, что, несмотря на такую горячность и неудержимость, конь прекрасно слушается повода и изменяет направление бега даже при легком натяжении в нужную сторону. Это его успокоило, и он не стал укрощать лошадь только из принципа подчинить ее своей власти. Хочет побегать, пусть бежит, на то она и лошадь. Благодаря такому отношению, они с конем быстро сдружились. Повод надо было все время держать подтянутым. Посильнее натянут, значит едут шагом, хотя и гарцуя, послабее - сразу переходят на рысь или галоп. А чтобы не надо было возвращаться, Дима стал выезжать с привала позже отряда и к тому времени, как он его нагонял, конь уже успокаивался.
Однажды отряд перебазировался в другой кишлак, а Дима вернулся, чтобы закончить оформление проделанной работы и подписать необходимые документы. Вечером к нему зашел один из местных жителей и предупредил, что ночью в кишлак придут басмачи и ему лучше уехать. Как назло, у Димы как раз в этот день начался очередной приступ малярии. С большим трудом, преодолевая жуткую слабость, он выбрался на воздух, отвязал коня и попытался сесть в седло. Не тут-то было, не хватало сил забраться на лошадь. Он делал одну безуспешную попытку за другой, но не мог даже поставить ногу в стремя, пытался подтянуться руками, тоже безрезультатно. Сколько он так бился, неизвестно, но самое удивительное, что все это время конь стоял неподвижно, как вкопанный, только оглядывался. Совершенно обессилев, Дима свалился на землю, трясясь от озноба. Конь обнюхал его, потоптался и лег рядом. Собрав всю волю, Дима заполз на лежащего коня, но даже и сидеть не было сил, он завалился на шею лошади. Очень осторожно конь встал и оглянулся, чтобы убедиться, что ноша на месте. Дима лежал, ноги беспомощно свесились по обе стороны лошади, руками он пытался придерживаться за гриву. Конь самостоятельно пошел со двора. Приступ малярии перешел в новую фазу, Дима потерял сознание, управлять лошадью был не в состоянии, да и не знал, где они находятся, изредка приходя в себя, мог только сообразить, что он еще не упал. Так, осторожно, медленным плавным шагом конь шел всю ночь до кишлака. Подойдя к дому, где разместился отряд, он заржал. Выскочили заспанные коллеги, сняли начальника с лошади и отнесли в дом.
Вот такие бывают личности среди лошадей.